Премьера в Хабаровском Театре драмы: Любовь через мясо

В конце 80-х прошлого века в Хабаровск на гастроли приезжал  Малый театр. Помимо спектаклей для творческой интеллигенции были устроены мастер-классы, а точнее, творческие встречи с легендарными актерами – Виктором Коршуновым, Руфиной Нифонтовой, Провом Садовским. (Фамилия Садовских, пожалуй, квинтэссенция того, что называют русским театром. Родоначальник актерской династии — Пров Садовский- старший был дружен с Александром Островским. Для него русский Шекспир, как называли Островского, писал свои пьесы.)

Казалось, что сейчас откроются двери и в аудиторию залетит творческий болид, и от его сияния ослепнут жители города, который вдоль Амура белым парусом.

В аудитории, где шумели хабаровчане в предвкушении встречи со звездой, появился старичок, одетый в скромный костюм, говорил он тихим голосом, без всякой театральной громкости, без всякой актерской помпезности. Пров Садовский был похож, скорее, на интеллигентного учителя словесности из маленького уездного городка, нежели на представителя легендарной династии.  И в этом была какая-то исконная русскость, та, которую сегодня можно найти, пожалуй,  в пьесах Александра Островского.

Премьеру «Леса» знаменитого драматурга ждали. Приставка на афише «РФ»  еще больше возбуждала любопытство.   Конечно, в голове мелькали мысли об архаичности языка, о кокошниках, петухах, толстых бородатых купцах, и от этого становилось немного грустно. Все это видели, и все это уже и в конце двадцатого века было скучновато и неактуально, если, конечно, не брать в расчет анекдотичных любительниц страстных латиноамериканских сериалов.  Предчувствуя приятную консервативность, предполагая, что это будет сценическим клоном какой-нибудь  мексиканской «Запеканки», они просочились на премьеру. Конечно, были разочарованы — ни петухов, ни толстопузых мужиков с бородой лопатой.

Благодаря священнодейству  художника  Ильшата Вильданова минимализм и геометричность конструкций на сцене создавали  какую-то прозрачность, даже бесстрастность. Это отчасти напоминало стерильность хирургического кабинета,  где актеры под крепкой режиссерской дланью препарируют героев пьесы более чем вековой давности, выбрасывая ненужное, оставляя актуальное, бередящее если не разум, то подсознание.

Лес вековой в своей металличности — это не дальневосточная бунтарская тайга, это среднероссийские лесонасаждения, больше похожие на слегка запущенный сад.   Конечно, сегодня без режиссерского переосмысления (читай – купюр) пьеса, даже самая что ни на есть классическая, невозможна. Иначе  будет похоже на пыльную ветошь, а пыль, тем более вековая, кроме раздражения и аллергии даже у самых консервативнейших  фанаток мексиканских сериалов ничего не вызывает.

Были хороши женские актерские работы. Очень точна была Юлия Медведева в роли Аксюши, принявшая  режиссерские правила игры.  Одно удовольствие – немного отстраненное, нервное сценическое существование. «Верю, верю!» —  шептало подсознание.

Почти гавканье Аксюши и помещицы Гурмыжской (актриса Людмила Романенко) в начале спектакля сильно напоминало спор двух, уж простите, сук в начале весны: пока еще не грызня за кормовую базу, но уж точно определение межличностых отношений и расстояний.

Две «женщины в любви» — разные и по возрасту, и по силе и качеству чувства – у помещицы это, скорее, похоть. Хотя чуть позже в любовной сцене с предметом своего обожания, почти мальчиком по фамилии Буланов (актер Александр Кисилев) Гурмыжская предстает девочка-девочкой, слегка распутной и наивной почти до глупости.

И отчего, непонятно, такая страсть  к Буланову  с тонкими, слабенькими пальчиками, почти девичьими, как у балеринки.  Эти ручки не похожи на мужские, но сравнимы с какими-то отростками, пугливо трогающими полуголый женский полутруп.  И как компенсация  за немужественность в финале спектакля: «Хочу построить конезавод».  Так  и сегодня некоторые особи, которым  не дал Бог ни объема, ни мужской харизмы, компенсируют недостаточность мускулинности чем-нибудь конски-большим. Например,  автомобилем.

Неожиданный шепоток в зале любительниц мексиканских сериалов: «О! Пугачева и Галкин!» как ни странно подчеркнул аномальность этой  любовной связи.

Анастасия Зарецкая (Улита) была органична  в своем «змействе». Таковы уж приживалки – за медовой подобострастностью порой такая невероятная отрава кроется, рыба фугу отдыхает. Как говорится, дьявол  кроется в деталях.

Хороша была сцена в бане с тазиками, красивой спиной актрисы Зарецкой и подглядывающим за этой роскошью Счастливцевым (актер Андрей Грановский). И почему русскость – это матрешки, балалайки, самогон и кокошники? Русскость – это баня!

Двухактовый спектакль вместил в себя четыре дня жизни героев пьесы Островского.

— Четыре дня за два часа, конечно, сложно. Текст пьесы хороший, там столько заложено! Это как раз тот материал, с которым интересно работать.  И себя интересно испытать.  А как я реагирую на эти высокие вещи? Как я, современный человек, воспринимаю жизнь людей, которые жили два столетия тому назад? Чем они отличались? Они по-другому чувствовали или так же, как я?  По факту лемма о том, что другое поколение лучше или хуже, здесь не работает.  Мы все не без греха, — рассказала Евгения Богинская, режиссер спектакля.  – Мне нравится, что здесь  выплескивается любовь не через лирику, а через мясо. Любовь никогда не бывает лиричной в принципе. Любовь – это всегда борьба, всегда сопротивление.

Интересна в спектакле работа со словом. Конечно, нам, дальневосточникам, сложно воспроизвести каноническое русское звучание, тем более старомосковское. Мы-то здесь быстро говорим, почти как немцы «гавкаем», а у героев Островского речь — как неторопливый ручей.

— Конечно, было тяжело. Действие происходит в  российской глубинке.  Мы не стали брать какой-то отдельный русский регион.  Не съездив в экспедицию, не сделаешь говор правдоподобным. Нам пришлось придумать свой говор, так, чтобы герои были немного не такие. Так, чтобы чуть-чуть не так герои говорили, а чувствовали так же, как и мы. Невозможно  говорить текст Островского с сегодняшней интонацией, придется его переписывать.

Трактовка пьесы «Лес» режиссера Евгении Богинской, конечно же, отличается от сценических воплощений, от теле- и киноверсий.  И в первую  очередь какой-то чертовщиной. Только не как у Гоголя в «Вие». Здесь словно черти подсматривают в щелочку,  наблюдают и ждут, когда мы все дадим слабину, а уж там – мама, не горюй.

— Я впервые всерьез прочитала пьесу лет шесть назад. У Островского это комедия, у меня получилась трагикомедия. Никуда не деться от глубины классика!

Источник — Молодой Дальневосточник XXI век