Хабаровский краевой театр драмы: Бесы и Швондеры

В Хабаровском краевом театре драмы 72-й сезон закрыли премьерным показом спектакля по произведению Михаила Булгакова «Собачье сердце».

Часть публики,  любители всяческих мыльных латиноамериканских «запеканок», ушла недовольная, недополучив  «зрелища» и не дождавшись финала. В спектакле не было ни того,  чем можно  потешить сентиментальность,  обслюнявив десяток платков,  ни любимой петросяновщины.   Сцена – голая, со сцены – текст Булгакова, желчный,  сатиристическо-ядовитый, словно пытающийся прожечь ранимые души  потомков Шариковых и Швондеров.

Но большая часть публики аплодировала стоя.

И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Ницше

Никаких «красот», кроме стола, на сцене не было.  Никаких примет времени – ни кожанок, ни револьверов, ни лозунгов, ни проглядывающей  сквозь  революционную муть дореволюционная роскошь.  Ничего. Безвременье. Пустота. Прямые цитаты из Ветхого Завета о сотворении мира, вклинивающиеся в ткань повествования, словно разрывали пространство: «И Бог сотворил человека по подобию своему». Звучало как издевка над здравым смыслом. Ну разрушили мир до основанья, до пустоты, до бездны, а возвысились ли? Сумели ли создать человека, подобного Богу?

Спектакль без положительных героев для фанатов «запеканок» — взрыв мозга, да еще и герои постановки так похожи на обычных горожан – все привычно, даже немного празднично, если не считать Шарикова в штанах-германках,  до сих пор столь любимой спецодежды гопоты.  Швондер и остальные «революционеры»  в черных костюмах похожи то ли на  сотрудников ритуальных служб, то ли на агентов служб секретных — сытые, чистенькие, наглые, хамоватые, заискивающие  перед «высоким начальством», уверенные в себе. Таких и сегодня пруд пруди. «Это бесы, — думалось. – Как же это все злободневно, созвучно тому, что происходит сегодня!»  Голая сцена – как символ Руси, ободранной под липку, где люди порой то ли демоны, то ли гомункулы, то ли големы, то ли злой волей гения очеловеченные животные. И нет просвета  в  булгаковской  России.

Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа. Ницше

В начале действа все походило на литературный спектакль – только булгаковское слово,  бесстрастное, зачитываемое, а скорее, словно всплывающее из памяти.   И это, как ни странно, объединяло зрителей, ведомых  вглубь «Собачьего сердца».

Конечно, вначале подсознательно ожидались цитаты из одноименного  фильма режиссера Владимира Бортко с гениальным Евгением Евстигнеевым.   Но их не было, а было много текста, и в этой сценической обездвиженности была своя правда, и тени по углам становились сочнее, и мерещились всяческие демонические  рожи. Такое порой испытывает случайный путник, волей судеб оказавшийся на пролетарской окраине города, когда  шаг  его становится быстрее, а дыхание чаще.

Профессор Преображенский (Максим Кушников) в хабаровской постановке был максимально обезличен,  и у   зрителя не было искуса сравнить местного актера с Евгением Евстигнеевым. «Играть, не играя» почти получилось, и спектакль от этого только выиграл,  потому что акценты были перемещены на Шарика-Шарикова, на его переживания, на его преображения.

Шариковых было двое.  Актер (Алексей Малыш) и актриса (Татьяна Малыгина), порой  в ошейниках и соединенные железной цепью в одно целое, как тело и душа, метались, словно потеряв животную сущность, пытались избавиться и от человеческой.  В этот момент  они напоминали демонов, заключенных экзорцистом в пятиконечную звезду.

Татьяна Малыгина – удивительно тонкая, она не боится быть непривлекательной, а в  «Собачьем сердце» и омерзительной. И все ее  женское естество в  какой-то момент начинает работать на спектакль, и порой ее ласковость в сто раз ядовитее синильной кислоты, а приступы ненависти обретают почти вселенские масштабы.

Швондер (Сергей Дорогой) был таким мягким, добрым, улыбчивым, винни-пухообразным, почти опереточным, от этого его демоничность усиливалась, он удивительно напоминал «радетелей за простой народ» и детей, пристроенных в «теплые местечки».

Именно он подстрекал Шарикова писать доносы на своего создателя, устраивает его  на должность начальника подотдела очистки Москвы от бродячих животных.

И, как в назидание, Шариков обратно превращен в собаку, и, пожалуй, в этом и хеппи-энд,  хоть что-то светлое.  И все это шариковское расчеловечивание заставило вспомнить пьесу Жана Жене, где бунт служанок против Госпожи приводит  к их гибели,  а вокализ  Василия Казанцева  удивительно напомнил «Обратную сторону Луны» «Пинк Флойда».

Один ищет акушера для своих мыслей, другой — человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа. Ницше

У режиссера постановки Николая Русского из Санкт-Петербурга — первый поставленный спектакль на большой сцене.  С виду и не скажешь, что этот улыбчивый, ранимый парень увлек за собой артистов Театра драмы, заставил их говорить на не свойственном им «сценическом» языке,  выкладываться,  по-другому существовать на сцене…

— Изначально мне казалось, что Шариков должно быть двое. Когда приехал, стал разбираться, понял, что у Алексея Малыша должна появиться партнерша.

— Исходя из того, что у гопоты, читай  Шарикова, женское лицо?

— Мне кажется, что это удачное сочетание, этому много можно придавать значений. В женском начале больше животного, чем в мужском, больше жестокости. Вообще, мне кажется, что в человеке есть какая-то двойственность. А как ее показать максимально наглядно? В том числе и на разделении полов. Там много смыслов.

— Получилось так в спектакле, что Шариков значительно сильнее Преображенского? Это было сознательно сделано?

— Гопники правят страной.

— Почему «Собачье сердце» именно у нас? Хабаровск — город Шариковых?

—  Я видел на премьерном показе, что у некоторых зрителей внимания хватает минуты на три.  Если после этого на сцене не появляется большая «задница» и не звучит Шуфутинский, они начинают злиться. Это не просто люди, которые сказали: извините, это не мое. Это люди, которые начинают кричать: «Ну что это такое! Где мой телефон? Лариса! В сумке? Пойдем отсюда!».

— Разве так бывает?

— Да,  в том ряду, где я сидел в зале…

— Как работалось с актерами?

— Хорошо было.  Они пошли за мной. Не сразу, конечно. Но в итоге начали делать то, что я предлагал. О Хабаровском театре  драмы  ходят противоречивые отзывы. Некоторые в Санкт-Петербурге говорили мне: «Ну, вот… Хабаровская драма — это как-то так!». Меня напрягало поначалу это. Но когда я приехал, понял, что труппа сильная.

— В некоторых моментах в спектакле появляется некая «брехтовщина», в первую очередь из-за зонгов…

— Я не стремился к Брехту. Это не очень мне близко. В первую очередь меня заинтересовали моменты стилистических переходов, постоянных «переломов».  Нет жанра у спектакля. Он сначала идет вот  так, а потом вот так, а потом вот так. Сознательно так делал.

— Мне показалось, что это то ли литературный театр, то ли поэтический… Главенствовали текст, Булгаков. Сознательно ли «обесцвечивался» текст?

— Была задача текст максимально освободить от актерства, потому что он  у Булгакова настолько многофункционален, что его можно не привязывать ни ко времени, ни к политике.

— Мне показалось, что   все эти Шариковы и Швондеры – бесы, которые более реальное воплощение нашли в «Мастере и Маргарите» Булгакова…

— И они  более реальные, более плоские, ощутимые  в мире, где мы живем.

— Преображенский, по сути, убил Шарикова….

— Я попытался сделать так, что в спектакле  профессор отказался от Шарикова. Убить? Как его убьешь? Как всех нас убьешь?

Автор — Юрий Вязанкин

Источник — Молодой дальневосточник XXI век