Евгения Богинская

Большинство ваших постановок — по пьесам современных авторов. Вы в буквальном смысле продвигаете на российскую театральную сцену новую драматургию.

Есть потребность со стороны аудитории в таких спектаклях. Действительно, у меня в основном современная драматургия. Так получилось. Нет никакого плана или миссии на этот счет. Мне интересно работать с современными авторами – я могу с ними пообщаться.
Я работаю с Асей Волошиной. Иногда читаю ее новые пьесы еще до того, как они где-то появились. Я понимаю, про что она пишет, мне это близко.

Вы отслеживаете сегодняшний, достаточно бурный поток новой драмы? Как находите новые пьесы?

Есть Любимовка, постоянные публикации списков пьес в разных конкурсах. Если нужно найти материал, я их просматриваю. Для лаборатории в Хабаровском краевом театре драмы материал предложили театральные критики Павел Руднев и Оксана Ефременко, которые участвовали в проекте. Материал или люди, с которыми ты встречаешься, приходят в твою жизнь в конкретный момент, когда ты не можешь их пропустить. То, на что или на кого обращаешь внимание в данный момент, – это то, к чему ты готов.

Как вам попала в руки пьеса Ярославы Пулинович «Бесконечный апрель»?

Роберт Манукян (художественный руководитель театра до 1 августа 2017 – прим.ред.) хотел, чтобы в репертуаре была пьеса для молодежи. Репертуарный театр неохотно работает с незнакомыми авторами, а Ярослава очень известна в театральных кругах. Ее пьесы много ставят, благодаря чему возникло доверие руководства театра. В старых театрах, особенно в регионах, остается мнение о современной драматургии как о чернухе. Это из 90-х тянется. Но сейчас сменилось поколение, драматурги о другом пишут. Кроме того, Ярослава выложила все свои пьесы на своем сайте. Это правильно и удобно. «Бесконечный апрель» хорош тем, что он про все возраста. На него ходят разные зрители. Спектакль получился универсальным.

Новая драматургия предъявляет свои требования к режиссеру? Ваш подход к постановке «Бесконечного апреля» и «Леса» Островского одинаков?

Нет. Язык Островского, язык другого века необходимо «перевести» для современных людей. Иначе никто ничего не поймет. И не только язык. Для нашего контекста необходимо изменение композиции пьесы, текста. У Островского много социального в пьесах. Я отказываюсь от этого в «Лесе». Нужно делать что-то понятное в веках – чувства всегда актуальны. У меня Гурмыжская – стареющая женщина, которой одиноко и страшно.
В современной пьесе больше свободы. Там нет элементов формы, кроме, пожалуй, видеопроекции, которая иногда заложена в пьесе. И, конечно, не требуется «перевод» на современный язык.

Зачем тогда браться за классику, если с современной пьесой проще работать?

В классических произведениях заложены сильные вещи. Не хочу сказать, что молодые драматурги не дотягивают. Но что может сравниться с Шекспиром, у которого поэзия и колоссальная страсть присутствуют в каждой сцене. Такого прецедента в современной драматургии пока нет. Когда берешь пьесу Шекспира, приходится рядом положить как минимум пять книг, чтобы разобраться. Это саморазвитие, работа с собой, со своим интеллектом.

В «Бесконечном апреле» эпизоды напоминают вспышки. Трудно приходилось при переносе на сцену?

Я знаю финал: человек умер. В пьесе нет этой фразы, но это понятно. Если он умирает, значит, мы видим воспоминания и их нужно четко построить, чтобы обрывки превратились в общую историю. Это несложная пьеса.

Актеры скептически восприняли «Бесконечный апрель». Александр Сафронов, исполнитель главной роли после премьеры говорит о своих впечатлениях примерно так: одна неформалка написала пьесу, другая неформалка ее решила ставить. Все окончилось успешно.

Когда артисты прочитали пьесу, то ничего не поняли. Мы вместе выстраивали историю. Я не ставила им спектакль, это была совместная работа. Сначала делали тренинги, к чему актеры не привыкли. Мало где даже в столице репертуарные театры подобным занимаются. Но у меня есть такая фишка – включить артистов через упражнения, тогда они сами начинают что-то предлагать, история становится всем понятной, и зрителю в том числе.

После премьеры «Бесконечного апреля» на фейсбуке вы написали, что ставили комедию.

Да, мне до сих пор смешно.

Почему комедия? В афише жанр спектакля обозначен как интеллектуальная драма.

Жанр – это мое отношение к произведению. Там много моментов, которые у меня вызывают улыбку – проявление нашей человеческой глупости, непонимание ситуаций. Наверно, у меня особое чувство юмора.

Зритель считывает юмор, заложенный в сценах?

Смотря какой зритель. У думающего зрителя больше дистанция к материалу, в нем одновременно многое работает. Обычный зритель будет просто следить за сюжетом.

Перенос на сцену современной драматургии и классики различается. А новая драматургия предъявляет свои требования к актеру?

Конечно, изменился способ существования актера.
Здесь говорить нужно не о драматургии, а о виде театра. Сейчас век режиссерского театра, который предполагает авторский театр. Каждый режиссер предлагает свое. Суть не в том, какими инструментами владеет актер. Понятно, что это должен быть синтетический человек, который умеет двигаться, работать с текстом, со словом. Именно сейчас на первый план выходит актер-личность со своим отношением к материалу. Мы уходим сегодня от жизнеподобия, не играем персонажа, а показываем общую историю. В ткань театра хорошо вошло понятие отчуждения, когда артист имеет внутреннюю дистанцию к роли. Для этого нужна мощная внутренняя позиция. На площадке возникает многосложная личность: персонаж и актер.

Для «Бесконечного апреля» вы искали способ произношения слова?

Обязательно. В пьесе есть фрагменты воспоминаний главного героя, которого играет Александр Сафронов. Я просила его буквально петь, как делали в старой школе. Во фрагментах воспоминаний у Сафронова присутствует некая полетность. Я просила не интонировать, не рассказывать личную историю, а немного ее напевать. Мы с актерами учились говорить с одинаковой интонацией на протяжении монолога. Это нелогично с точки зрения речевиков, классического разбора текста, но нам важно было, чтобы сквозь поток текста зритель улавливал смыслы.

Артисты легко с вами работали? Разница в возрасте не мешала?

Нет. Мне кажется, я что-то такое сказала, что убедило актеров и они за мною пошли. Я всегда объясняю, зачем что-то надо. Актеры видят, понимают и соглашаются. Это от Вениамина Михайловича Фильштинского. Он приучил нас с уважением относится к вопросам артистов. Даже на глупые вопросы надо обязательно ответить, потому что оно засядет в голове и будет мешать работать.

Актеры боялись того как зритель, непривычный к современным постановкам воспримет «Бесконечный апрель»?

Нет. У меня есть идея, которую я воплощаю всеми силами – идея культуры покоя во время репетиции. Не должно быть криков. Актер должен быть внутренне спокоен и заниматься своим делом, не сомневаясь в выбранном материале. Часто в театре мимо курилки проходишь, а там слышно: «Неделя до премьеры, ничего не готово, да как так». Я всеми способами от этого ухожу. У меня план репетиций, которому я следую. За неделю до премьеры все было готово, мы спокойно уточняли отдельные моменты.

Вас совсем нельзя на репетиции довести до крика? Не кричать в театре невозможно.

Это моя философия жизни. Если надо, я кричу, но, скорее, показательно. Артисты чутко ощущают нервозность режиссера. Совместная работа соединяет эмоционально. С артистами мы не можем быть просто коллегами, мы эмоционально подключаемся друг к другу. Я могу работать с актрисой в режиме диспетчера – вести ее, буквально ходить рядом всю сцену. Как только я начну нервничать, это передастся ей. Работа “актер — режиссер” очень интимная.

Вы к этому пришли в какой-то момент? Когда вы ехали учиться на режиссуру в Петербург, в интервью вы сказали что, наверно, будете жестким режиссером, цербером.

Оказалось наоборот. Я нашла инструменты. Нашла в себе положительную творческую энергию. Агрессивная энергия не питает. Постоянно поддерживать, себя агрессивом, чтобы после премьеры требовался недельный отдых от эмоционального истощения. Все должно быть наоборот.

Источник — MaskBook